Глава 40
МОСКОВСКИЙ ГЕРОСТРАТ
В особняке московского генерал-губернатора было душно и жарко. Языки пламени жадно лакали воздух.
Граф Ростопчин завороженно смотрел на огонь в камине. С младых ногтей домашние прятали от него спички и огниво: непоседливый отрок любил разводить костры где попало, особенно почему-то не жалуя родительскую спальню. Бывало, только отец с матерью прилягут на постель, а под ними уже матрас дымится.
Взрослея, молодой граф по государственной службе продвигался тоже с огоньком и к пятидесяти годам дослужился до губернаторского чина.
Утром 1 сентября Федор Васильевич собрал в своем кабинете несколько горожан, которых давно знал как заядлых поджигателей.
- Эй, Спиридон! - крикнул Ростопчин своему дворецкому. - Подай-ка гостям...
- Спички? - услужливо изогнулся тот.
- Балда! Водки налей. Горячее дело будем обмозговывать.
Мужики оживились. Дружно выпили, рожи раскраснелись.
- А помните, ваше сиятельство, - сказал приземистый мужичок по имени Никодим, занюхивая рукавом, - как мы с вашим сиятельством, будучи ребятишками, в грозу соседскую псарню подпалили? Небось, они и сейчас всё на молнию пеняют.
- Ты что, шельмец, государственные тайны выдаешь! - вспыхнул Ростопчин, покосившись на остальных. - А-ну прикуси язык! Сам, поди, до сей поры соседские курятники поджигаешь?
- Да что курятники, ваше сиятельство. Пшык - и нету! Какое ж тут удовольствие?
- Погоди-ка, да не ты ли в том году часовню на Красных прудах спалил?
- А то кто ж!
- Да тебя за это... - побагровел губернатор, - самого на костре бы сжечь!
- Спички подать, ваше сиятельство? - показалась в дверях голова дворецкого.
- Балда! Еще водки тащи. А тебя, Никодимушка, сукин ты сын, я...
- И-и-и счастлив буду гореть синим пламенем, ваше сиятельство. С песней вознесусь, как протопоп Аввакум.
- Молчи, богохульник!
Никодим рухнул на колени.
- Ваше сиятельство, дозвольте искупить! Все, что прикажете, подпалю. Бороды своей не пожалею.
- Ладно, шут с тобой. А за часовню перед Богом ответишь.
Ростопчин обернулся к дворецкому:
- Спиридон, спички мне... тьфу, черт, не спички, а карту Москвы. Быстрей, балда!
Разложив на столе карту, он долго учил мужиков, чьи дома и где поджигать. Мужики внимали ему с горящими глазами.
- Да! И еще дом купца Мясомухова не забудьте: этот подлец на московское ополчение ни копейки не пожертвовал, - закончил губернатор и, довольный собой, развалился в кресле.
- Не беспокойтесь, ваше сиятельство, - отвечали мужики, - всем припомним. Так займется, что в аду позавидуют.
- Молодцы! Отечество на вас уповает.
Ростопчин позвал дворецкого:
- Спиридон, прикажи подать...
- Водки, ваше сиятельство?
- Балда! Карету давай. Хочу к Кутузову съездить.
Был полдень, когда Ростопчин приехал на Поклонную гору, где располагался штаб Кутузова.
- Михаил Илларионович, я готов спалить Москву хоть сегодня, - заявил губернатор, представ перед светлым оком главнокомандующего.
- Позвольте, голубчик, а что же я тогда буду защищать? - ахнул Кутузов. - Дымящиеся головешки?
- И дым Отечества нам сладок и приятен!
- А для кто-то сапоги всмятку вкусней колбасы - и что с того? Будь я поэт, быть может, с вами и согласился бы. Но я полководец. И для меня дым моего Отечества горче самой горькой редьки.
- Стало быть, вы намерены дать сражение у стен Москвы?
Старый полководец устало вздохнул.
- Дам, голубчик. Отчего ж не дать.
- А коли проиграете, как Бородино?
- Под Бородиным мы одержали победу! - рассердился Кутузов.
- Но наша армия отступает.
- Мы не отступаем, а водим Буонапарте за нос. Таков у нас маневр. Вы в военных вопросах ни бельмеса не смыслите, граф. А я вам прямо скажу: придет нужда - и по городу будем маневрировать. И посему ваш пожар нам только помеха.
Ростопчин погрустнел.
- Ну что ж, придется потерпеть. Но коли этот Антихрист в Москву сунется, мы ему непременно красного петуха подпустим.
Кутузов с печалью смотрел на раскинувшийся перед ним златоглавый древний город. Он знал, что никакого сражения ни завтра, ни послезавтра Наполеону не даст. Обескровленная русская армия, потерявшая под Бородино десятки тысяч солдат и офицеров, готова без тени страха умереть под стенами Москвы, но тогда погибнет и вся Россия.
- Вы уж, Михаил Илларионович, намекните, когда можно будет поджигать, - твердил губернатор. - Хоть подмигните, что ли.
"Наполеон сейчас подобен быстрому потоку, который нам не остановить. - думал Кутузов. - Москва же всосет его в себя как губка".
Нужно было выиграть время, дать войскам отдохнуть и набраться сил. Кутузов прекрасно понимал, что если Москва сгорит, Наполеон сразу бросится догонять русскую армию или двинется на Петербург. И то и другое сулило катастрофу.
У Кутузова задергалось левое веко.
- Что, уже можно? - обрадовался Ростопчин. - Дозвольте поджигать?
- Не спеши, граф, - проворчал полководец. - Просто глаз зачесался. Ступай себе с богом.
- Эх, признаться откровенно, Михаил Илларионович, ежели б моя воля, спалил бы все к чертовой матери! - в сердцах сказал Ростопчин и откланялся.
На военный совет в Филях, где решалась судьба города, Кутузов Ростопчина не позвал, известив его только к вечеру письмом, что нового сражения не будет и армия отступает через Москву.
- Ах Кутузов, старый лис, объегорил, околпачил, в самую душу плюнул! - ругался Ростопчин.
Он тут же собрал у себя полицейских чиновников вместе с поджигателями из горожан, отдав им новые распоряжения. Оберполицмейстеру Ивашкину он приказал немедленно вывезти из города все пожарные насосы.
- Пусть Наполеон своими соплями пожар тушит, - сказал Ростопчин, высекая искры из глаз. - Запомните, господа, как только французы вступят в город, тотчас все предать огню!
Под утро губернатора озарила еще одна идея, и он велел выпустить из Временной тюрьмы всех арестантов, а из желтого дома в Сокольниках всех умалишенных, - вручив каждому по спичке, а особо буйным - по три.
Настало утро 2-го сентября.
Ростопчин, словно капитан тонущего корабля, оставлял древнюю столицу одним из последних.
Все казенные документы и вещи уже были погружены в экипаж. Ростопчин присел на дорожку, как вдруг к нему в кабинет прибежали перепуганные слуги.
- Ваше сиятельство! У дома собралась толпа народу. Орут, ругаются.
- Чего они хотят? - недовольно поморщился губернатор. - Хлеба или зрелищ?
- Вас требуют.
- Я им что - кулебяка какая-нибудь?
- Говорят, вы в своих афишках жизнью клялись, что Наполеон никогда не вступит в Москву, ан иначе вышло. Такие все свирепые - страсть!
Ростопчин задумался.
- Как же мне отсюда укатить?..
- Через задний проход, ваше сиятельство, - сказал дворецкий.
- Ты что! да ты... ты кому это говоришь?! - вскричал губернатор. - Подлюка!! В такой момент потешаться надо мной вздумал?! Вот я тебя сейчас... Где розги? Подайте розги! розги мне! то бишь ему! А-ну снимай портки, кровопийца!
Дворецкий рухнул на колени.
- Не погубите, ваше сиятельство... от чистого сердца... я, ить, про крыльцо.
- Какое крыльцо, убивец?
- Заднее, вестимо.
Черты Ростопчина разгладились.
- Спиридон, дорогуша, выручил. - Он помог рыдающему дворецкому подняться. - Скорее подавай экипаж. Надо только народ как-то отвлечь... Вот что, братцы, - обратился он к слугам. - Ступайте в кладовые. Берите пряники, сушки, баранки, все. что под руку попадется. И кидайте в толпу. С парадной лестницы, из окон. Все что есть кидайте.
- Ваше сиятельство, - всхлипнул дворецкий, - у вас в чулане Верещагин заперт.
- Что? Это такая ватрушка?.. А-а, это тот грамотей, что наполеоновы газетки переводил! И его кидайте. Будет народу и хлеб и зрелище.
Сушки, плюшки и баранки были умяты разъяренной толпой в мгновение ока. Беднягу Верещагина постигла та же участь.
Московский генерал-губернатор успел отъехать черным ходом. глава 41
МОСКОВСКИЙ ГЕРОСТРАТ
В особняке московского генерал-губернатора было душно и жарко. Языки пламени жадно лакали воздух.
Граф Ростопчин завороженно смотрел на огонь в камине. С младых ногтей домашние прятали от него спички и огниво: непоседливый отрок любил разводить костры где попало, особенно почему-то не жалуя родительскую спальню. Бывало, только отец с матерью прилягут на постель, а под ними уже матрас дымится.
Взрослея, молодой граф по государственной службе продвигался тоже с огоньком и к пятидесяти годам дослужился до губернаторского чина.
Утром 1 сентября Федор Васильевич собрал в своем кабинете несколько горожан, которых давно знал как заядлых поджигателей.
- Эй, Спиридон! - крикнул Ростопчин своему дворецкому. - Подай-ка гостям...
- Спички? - услужливо изогнулся тот.
- Балда! Водки налей. Горячее дело будем обмозговывать.
Мужики оживились. Дружно выпили, рожи раскраснелись.
- А помните, ваше сиятельство, - сказал приземистый мужичок по имени Никодим, занюхивая рукавом, - как мы с вашим сиятельством, будучи ребятишками, в грозу соседскую псарню подпалили? Небось, они и сейчас всё на молнию пеняют.
- Ты что, шельмец, государственные тайны выдаешь! - вспыхнул Ростопчин, покосившись на остальных. - А-ну прикуси язык! Сам, поди, до сей поры соседские курятники поджигаешь?
- Да что курятники, ваше сиятельство. Пшык - и нету! Какое ж тут удовольствие?
- Погоди-ка, да не ты ли в том году часовню на Красных прудах спалил?
- А то кто ж!
- Да тебя за это... - побагровел губернатор, - самого на костре бы сжечь!
- Спички подать, ваше сиятельство? - показалась в дверях голова дворецкого.
- Балда! Еще водки тащи. А тебя, Никодимушка, сукин ты сын, я...
- И-и-и счастлив буду гореть синим пламенем, ваше сиятельство. С песней вознесусь, как протопоп Аввакум.
- Молчи, богохульник!
Никодим рухнул на колени.
- Ваше сиятельство, дозвольте искупить! Все, что прикажете, подпалю. Бороды своей не пожалею.
- Ладно, шут с тобой. А за часовню перед Богом ответишь.
Ростопчин обернулся к дворецкому:
- Спиридон, спички мне... тьфу, черт, не спички, а карту Москвы. Быстрей, балда!
Разложив на столе карту, он долго учил мужиков, чьи дома и где поджигать. Мужики внимали ему с горящими глазами.
- Да! И еще дом купца Мясомухова не забудьте: этот подлец на московское ополчение ни копейки не пожертвовал, - закончил губернатор и, довольный собой, развалился в кресле.
- Не беспокойтесь, ваше сиятельство, - отвечали мужики, - всем припомним. Так займется, что в аду позавидуют.
- Молодцы! Отечество на вас уповает.
Ростопчин позвал дворецкого:
- Спиридон, прикажи подать...
- Водки, ваше сиятельство?
- Балда! Карету давай. Хочу к Кутузову съездить.
Был полдень, когда Ростопчин приехал на Поклонную гору, где располагался штаб Кутузова.
- Михаил Илларионович, я готов спалить Москву хоть сегодня, - заявил губернатор, представ перед светлым оком главнокомандующего.
- Позвольте, голубчик, а что же я тогда буду защищать? - ахнул Кутузов. - Дымящиеся головешки?
- И дым Отечества нам сладок и приятен!
- А для кто-то сапоги всмятку вкусней колбасы - и что с того? Будь я поэт, быть может, с вами и согласился бы. Но я полководец. И для меня дым моего Отечества горче самой горькой редьки.
- Стало быть, вы намерены дать сражение у стен Москвы?
Старый полководец устало вздохнул.
- Дам, голубчик. Отчего ж не дать.
- А коли проиграете, как Бородино?
- Под Бородиным мы одержали победу! - рассердился Кутузов.
- Но наша армия отступает.
- Мы не отступаем, а водим Буонапарте за нос. Таков у нас маневр. Вы в военных вопросах ни бельмеса не смыслите, граф. А я вам прямо скажу: придет нужда - и по городу будем маневрировать. И посему ваш пожар нам только помеха.
Ростопчин погрустнел.
- Ну что ж, придется потерпеть. Но коли этот Антихрист в Москву сунется, мы ему непременно красного петуха подпустим.
Кутузов с печалью смотрел на раскинувшийся перед ним златоглавый древний город. Он знал, что никакого сражения ни завтра, ни послезавтра Наполеону не даст. Обескровленная русская армия, потерявшая под Бородино десятки тысяч солдат и офицеров, готова без тени страха умереть под стенами Москвы, но тогда погибнет и вся Россия.
- Вы уж, Михаил Илларионович, намекните, когда можно будет поджигать, - твердил губернатор. - Хоть подмигните, что ли.
"Наполеон сейчас подобен быстрому потоку, который нам не остановить. - думал Кутузов. - Москва же всосет его в себя как губка".
Нужно было выиграть время, дать войскам отдохнуть и набраться сил. Кутузов прекрасно понимал, что если Москва сгорит, Наполеон сразу бросится догонять русскую армию или двинется на Петербург. И то и другое сулило катастрофу.
У Кутузова задергалось левое веко.
- Что, уже можно? - обрадовался Ростопчин. - Дозвольте поджигать?
- Не спеши, граф, - проворчал полководец. - Просто глаз зачесался. Ступай себе с богом.
- Эх, признаться откровенно, Михаил Илларионович, ежели б моя воля, спалил бы все к чертовой матери! - в сердцах сказал Ростопчин и откланялся.
На военный совет в Филях, где решалась судьба города, Кутузов Ростопчина не позвал, известив его только к вечеру письмом, что нового сражения не будет и армия отступает через Москву.
- Ах Кутузов, старый лис, объегорил, околпачил, в самую душу плюнул! - ругался Ростопчин.
Он тут же собрал у себя полицейских чиновников вместе с поджигателями из горожан, отдав им новые распоряжения. Оберполицмейстеру Ивашкину он приказал немедленно вывезти из города все пожарные насосы.
- Пусть Наполеон своими соплями пожар тушит, - сказал Ростопчин, высекая искры из глаз. - Запомните, господа, как только французы вступят в город, тотчас все предать огню!
Под утро губернатора озарила еще одна идея, и он велел выпустить из Временной тюрьмы всех арестантов, а из желтого дома в Сокольниках всех умалишенных, - вручив каждому по спичке, а особо буйным - по три.
Настало утро 2-го сентября.
Ростопчин, словно капитан тонущего корабля, оставлял древнюю столицу одним из последних.
Все казенные документы и вещи уже были погружены в экипаж. Ростопчин присел на дорожку, как вдруг к нему в кабинет прибежали перепуганные слуги.
- Ваше сиятельство! У дома собралась толпа народу. Орут, ругаются.
- Чего они хотят? - недовольно поморщился губернатор. - Хлеба или зрелищ?
- Вас требуют.
- Я им что - кулебяка какая-нибудь?
- Говорят, вы в своих афишках жизнью клялись, что Наполеон никогда не вступит в Москву, ан иначе вышло. Такие все свирепые - страсть!
Ростопчин задумался.
- Как же мне отсюда укатить?..
- Через задний проход, ваше сиятельство, - сказал дворецкий.
- Ты что! да ты... ты кому это говоришь?! - вскричал губернатор. - Подлюка!! В такой момент потешаться надо мной вздумал?! Вот я тебя сейчас... Где розги? Подайте розги! розги мне! то бишь ему! А-ну снимай портки, кровопийца!
Дворецкий рухнул на колени.
- Не погубите, ваше сиятельство... от чистого сердца... я, ить, про крыльцо.
- Какое крыльцо, убивец?
- Заднее, вестимо.
Черты Ростопчина разгладились.
- Спиридон, дорогуша, выручил. - Он помог рыдающему дворецкому подняться. - Скорее подавай экипаж. Надо только народ как-то отвлечь... Вот что, братцы, - обратился он к слугам. - Ступайте в кладовые. Берите пряники, сушки, баранки, все. что под руку попадется. И кидайте в толпу. С парадной лестницы, из окон. Все что есть кидайте.
- Ваше сиятельство, - всхлипнул дворецкий, - у вас в чулане Верещагин заперт.
- Что? Это такая ватрушка?.. А-а, это тот грамотей, что наполеоновы газетки переводил! И его кидайте. Будет народу и хлеб и зрелище.
Сушки, плюшки и баранки были умяты разъяренной толпой в мгновение ока. Беднягу Верещагина постигла та же участь.
Московский генерал-губернатор успел отъехать черным ходом. глава 41