Глава 27
СЛАВНАЯ РИФМА
После двухдневной обороны Смоленска русская армия, оставив город, отступала по Старой Смоленской дороге.
Ахтырский гусарский полк под командованием генерала Коновницына находился в арьергарде. Почти ежедневно ахтырцы сталкивались лоб в лоб с неприятельской кавалерией. Особенно отчаянными были схватки под Катанью и Дорогобужем.
В эти жаркие дни Ржевский и думать забыл о женщинах.
Но по ночам, в часы короткого отдыха, стоило ему вообразить в мечтах женскую ножку и прочие прелести прекрасного пола, как веки его тотчас смыкались, и десятки, сотни женщин окружали его во сне. Он гонялся за ними, то пеший, то конный, и все никак не мог догнать, а если и догонял, то в тот же миг просыпался. Лишь однажды он успел поймать пухленькую крестьянку за сарафан и подхватить ее на руки, но стоило ему удобно устроиться с ней под кудрявой березой, как по эскадрону протрубили тревогу.
Без женщин поручик Ржевский делался раздражителен и зол на целый свет.
Горе было французам и прочим незваным европейцам, что попадались ему под горячую руку, вооруженную острой саблей! Поручик вымещал на них всю мощь своего неистового темперамента.
17 августа батальон Дениса Давыдова стоял на биваках близ деревни Царево-Займища.
Все ждали какого-то чуда. И оно случилось. На рассвете сюда прибыл Кутузов.
В войсках воцарилось праздничное настроение. Все - от генерала до простого солдата - мечтали поцеловать любимого полководца. Но Кутузов, уже зацелованный донельзя своим штабным генералитетом и особенно князем Багратионом, чтобы избежать искушения, решительно запретил выстраивать войска в свою честь и начал осматривать их на марше.
Главнокомандующего сопровождала большая разряженная свита на отборных жеребцах. Расшитые серебром и золотом генеральские мундиры блестели в лучах солнца, на шляпах празднично развевались страусовые перья.
Сам Кутузов ехал на невзрачной гнедой кобылке. Великий полководец был в сюртуке без эполет, в белой фуражке без козырька, с шарфом через плечо и нагайкой через другое. Шарфом он заслонял лицо от дорожной пыли, а нагайка ему была нужна, чтобы отгонять прусских генералов, желавших целоваться с ним на брудершафт.
Когда Кутузов проезжал мимо ахтырцев, Ржевский легко различил в его окружении мрачного Барклая, долговязого Беннигсена, могучего Ермолова и подтянутого Раевского. Князь Багратион, весь сиявший, как горные вершины под лучами солнца, ехал чуть впереди всех, с обожанием заглядывая Кутузову в профиль.
Подъехав к одному из пехотных полков, Кутузов неожиданно остановился.
Солдаты засуетились, выравнивая колонны, офицеры в спешке отряхивали запылившееся мундиры. Полковое командование усердно обтирало платками губы.
Кутузов, слегка поморщившись, махнул рукой.
- Не надо, ничего этого не надо. Я хотел только посмотреть, здоровы ли мои дети?
Из дорожной пыли вдруг вынырнул взлохмаченный прапорщик и бросился ему наперерез.
- Батюшка, вот где встретиться довелось! - вскричал он, обняв сапог фельдмаршала.
- Да я не в том смысле, голубчик, - ласково похлопал его по плечу полководец. - Все вы тут мои дети.
- Как же так, отец родной? Матушка сказывала мне, как вы с ней на Черном море...
- Тише, тише, сынок, не горячись, - мягко перебил его Кутузов. - Я в Крыму много воевал. Может, и был за мной какой грех - не помню. Ну-ка, ступай к своим братишкам, ступай.
Два обер-офицера, схватив прапорщика под локти, стали оттаскивать его от главнокомандующего. Прапорщик упирался, ругая их по матери. Полковой генерал, заикаясь, оправдывался перед Кутузовым, говоря, что прапорщика под Смоленском слегка контузило и с тех пор он на всех так кидается.
Но Кутузов, не слушая генерала, пристально вглядывался в лица солдат. Смахнув набежавшую слезу, он вдруг весело сдернул с головы бескозырку и взмахнул ею в приветственном жесте.
- С такими молодцами - и отступать?! - крикнул он.
Разбуженный громким возгласом фельдмаршала, из придорожного кустарника взмыл в воздух степной орел, и все время, пока Кутузов объезжал войска, величественная птица парила над его головой. Все показывали друг другу на орла пальцами и с воодушевлением крестились. А контуженный прапорщик потом божился, что у орла было ровно две головы, совсем как на российском гербе.
С прибытием Кутузова в армии с легкой руки какого-то острослова все напевали стишок:
Барклай де Толли
Не нужен боле.
Приехал Кутузов
Бить французов!
Денис Давыдов рвал на себе волосы в досаде, что не ему пришла в голову столь простая, но славная рифма.
- Черт побери! - жаловался он Ржевскому. - Я ведь давно подыскивал окончание под французов. И выходило лишь - "моя муза не любит француза", да - "я французу выстрелю в пузо". Как же я до "Кутузов - французов" не догадался?!
- Французы еще хорошо с рейтузами рифмуется, - подсказал поручик.
- Ух ты! - Давыдов в восторге ударил себя по коленкам, обтянутым серыми гусарскими рейтузами. - Спасибо, братец, как-нибудь использую.
На поручика Ржевского вдруг снизошло поэтическое вдохновение.
- А к французу еще хорошо подходит обуза и кукуруза, - заметил он, почесывая бровь. - И эта... как ее...
- Что?
- Жопа!
- Это как же? - удивился Давыдов.
- Очень просто. Обожди-ка... - Ржевский задумчиво приложился пару раз к горлышку манерки, не спеша вытер усы и сказал: - Я в жопу французу воткну кукурузу! И будет француз у нас праздновать труса!
- Ой, коряво, братец, ой нескладно, - закачал головой Давыдов. - Как говорится, ни ямба ни хорея.
- Подумаешь! Мне лавры Державина ни к чему.
- И напрасно, братец. Разве ты не знаешь, как женщины падки на поэтов?
- На меня женщины и без поэзии падки, - усмехнулся Ржевский. - И вообще, Денис, их совсем другие хореи интересуют. Так что на хрен мне твой поэтический хорей сдался. Давай-ка лучше выпьем за здоровье Михайло Ларионовича Кутузова!
- Многие лета!
Они чокнулись манерками.
- Знаешь, братец, о чем я мечтаю, - сказал Давыдов. - Взять бы, положим, человек двести, сколотить из них партизанский отряд и разгуливать по бонапартовым тылам. Вились бы вокруг французов со всех сторон, подобно оводу вокруг коровы. Закусали б до смерти!
У Ржевского загорелись глаза.
- Отличная мысль, Денис! Ты предложи Багратиону не откладывая. Если дело выгорит, я тоже пойду партизанить.
- А что, партизан из тебя выйдет славный, - улыбнулся Давыдов. - Ведь в этом деле что главное? Налететь на неприятеля, насолить ему и скрыться, пока он не очухался. Совсем как в любви.
- Пожалуй. Только женщины для меня, скорей, приятельницы. Особенно если под венец не тащат. Да и от моего обхождения им не солоно, а сладко.
- Эх! - хлопнул себя по колену Давыдов. - Так хочется партизанить, что на месте не могу усидеть. А что если прямо сейчас заявиться к Кутузову с челобитной?
- Давай, Денис, к чему откладывать! Меня только с собой возьми.
Давыдов в сомнении почесал нос.
- А ты ничего там лишнего не ляпнешь? Кутузов, он ведь такой - мягко стелет, да жестко спать.
- Ну-у, ежели о бабах речь не зайдет...
- Вроде бабы тут не при чем. Ладно, Ржевский, пошли седлать коней и - с богом! глава 28
СЛАВНАЯ РИФМА
После двухдневной обороны Смоленска русская армия, оставив город, отступала по Старой Смоленской дороге.
Ахтырский гусарский полк под командованием генерала Коновницына находился в арьергарде. Почти ежедневно ахтырцы сталкивались лоб в лоб с неприятельской кавалерией. Особенно отчаянными были схватки под Катанью и Дорогобужем.
В эти жаркие дни Ржевский и думать забыл о женщинах.
Но по ночам, в часы короткого отдыха, стоило ему вообразить в мечтах женскую ножку и прочие прелести прекрасного пола, как веки его тотчас смыкались, и десятки, сотни женщин окружали его во сне. Он гонялся за ними, то пеший, то конный, и все никак не мог догнать, а если и догонял, то в тот же миг просыпался. Лишь однажды он успел поймать пухленькую крестьянку за сарафан и подхватить ее на руки, но стоило ему удобно устроиться с ней под кудрявой березой, как по эскадрону протрубили тревогу.
Без женщин поручик Ржевский делался раздражителен и зол на целый свет.
Горе было французам и прочим незваным европейцам, что попадались ему под горячую руку, вооруженную острой саблей! Поручик вымещал на них всю мощь своего неистового темперамента.
17 августа батальон Дениса Давыдова стоял на биваках близ деревни Царево-Займища.
Все ждали какого-то чуда. И оно случилось. На рассвете сюда прибыл Кутузов.
В войсках воцарилось праздничное настроение. Все - от генерала до простого солдата - мечтали поцеловать любимого полководца. Но Кутузов, уже зацелованный донельзя своим штабным генералитетом и особенно князем Багратионом, чтобы избежать искушения, решительно запретил выстраивать войска в свою честь и начал осматривать их на марше.
Главнокомандующего сопровождала большая разряженная свита на отборных жеребцах. Расшитые серебром и золотом генеральские мундиры блестели в лучах солнца, на шляпах празднично развевались страусовые перья.
Сам Кутузов ехал на невзрачной гнедой кобылке. Великий полководец был в сюртуке без эполет, в белой фуражке без козырька, с шарфом через плечо и нагайкой через другое. Шарфом он заслонял лицо от дорожной пыли, а нагайка ему была нужна, чтобы отгонять прусских генералов, желавших целоваться с ним на брудершафт.
Когда Кутузов проезжал мимо ахтырцев, Ржевский легко различил в его окружении мрачного Барклая, долговязого Беннигсена, могучего Ермолова и подтянутого Раевского. Князь Багратион, весь сиявший, как горные вершины под лучами солнца, ехал чуть впереди всех, с обожанием заглядывая Кутузову в профиль.
Подъехав к одному из пехотных полков, Кутузов неожиданно остановился.
Солдаты засуетились, выравнивая колонны, офицеры в спешке отряхивали запылившееся мундиры. Полковое командование усердно обтирало платками губы.
Кутузов, слегка поморщившись, махнул рукой.
- Не надо, ничего этого не надо. Я хотел только посмотреть, здоровы ли мои дети?
Из дорожной пыли вдруг вынырнул взлохмаченный прапорщик и бросился ему наперерез.
- Батюшка, вот где встретиться довелось! - вскричал он, обняв сапог фельдмаршала.
- Да я не в том смысле, голубчик, - ласково похлопал его по плечу полководец. - Все вы тут мои дети.
- Как же так, отец родной? Матушка сказывала мне, как вы с ней на Черном море...
- Тише, тише, сынок, не горячись, - мягко перебил его Кутузов. - Я в Крыму много воевал. Может, и был за мной какой грех - не помню. Ну-ка, ступай к своим братишкам, ступай.
Два обер-офицера, схватив прапорщика под локти, стали оттаскивать его от главнокомандующего. Прапорщик упирался, ругая их по матери. Полковой генерал, заикаясь, оправдывался перед Кутузовым, говоря, что прапорщика под Смоленском слегка контузило и с тех пор он на всех так кидается.
Но Кутузов, не слушая генерала, пристально вглядывался в лица солдат. Смахнув набежавшую слезу, он вдруг весело сдернул с головы бескозырку и взмахнул ею в приветственном жесте.
- С такими молодцами - и отступать?! - крикнул он.
Разбуженный громким возгласом фельдмаршала, из придорожного кустарника взмыл в воздух степной орел, и все время, пока Кутузов объезжал войска, величественная птица парила над его головой. Все показывали друг другу на орла пальцами и с воодушевлением крестились. А контуженный прапорщик потом божился, что у орла было ровно две головы, совсем как на российском гербе.
С прибытием Кутузова в армии с легкой руки какого-то острослова все напевали стишок:
Барклай де Толли
Не нужен боле.
Приехал Кутузов
Бить французов!
Денис Давыдов рвал на себе волосы в досаде, что не ему пришла в голову столь простая, но славная рифма.
- Черт побери! - жаловался он Ржевскому. - Я ведь давно подыскивал окончание под французов. И выходило лишь - "моя муза не любит француза", да - "я французу выстрелю в пузо". Как же я до "Кутузов - французов" не догадался?!
- Французы еще хорошо с рейтузами рифмуется, - подсказал поручик.
- Ух ты! - Давыдов в восторге ударил себя по коленкам, обтянутым серыми гусарскими рейтузами. - Спасибо, братец, как-нибудь использую.
На поручика Ржевского вдруг снизошло поэтическое вдохновение.
- А к французу еще хорошо подходит обуза и кукуруза, - заметил он, почесывая бровь. - И эта... как ее...
- Что?
- Жопа!
- Это как же? - удивился Давыдов.
- Очень просто. Обожди-ка... - Ржевский задумчиво приложился пару раз к горлышку манерки, не спеша вытер усы и сказал: - Я в жопу французу воткну кукурузу! И будет француз у нас праздновать труса!
- Ой, коряво, братец, ой нескладно, - закачал головой Давыдов. - Как говорится, ни ямба ни хорея.
- Подумаешь! Мне лавры Державина ни к чему.
- И напрасно, братец. Разве ты не знаешь, как женщины падки на поэтов?
- На меня женщины и без поэзии падки, - усмехнулся Ржевский. - И вообще, Денис, их совсем другие хореи интересуют. Так что на хрен мне твой поэтический хорей сдался. Давай-ка лучше выпьем за здоровье Михайло Ларионовича Кутузова!
- Многие лета!
Они чокнулись манерками.
- Знаешь, братец, о чем я мечтаю, - сказал Давыдов. - Взять бы, положим, человек двести, сколотить из них партизанский отряд и разгуливать по бонапартовым тылам. Вились бы вокруг французов со всех сторон, подобно оводу вокруг коровы. Закусали б до смерти!
У Ржевского загорелись глаза.
- Отличная мысль, Денис! Ты предложи Багратиону не откладывая. Если дело выгорит, я тоже пойду партизанить.
- А что, партизан из тебя выйдет славный, - улыбнулся Давыдов. - Ведь в этом деле что главное? Налететь на неприятеля, насолить ему и скрыться, пока он не очухался. Совсем как в любви.
- Пожалуй. Только женщины для меня, скорей, приятельницы. Особенно если под венец не тащат. Да и от моего обхождения им не солоно, а сладко.
- Эх! - хлопнул себя по колену Давыдов. - Так хочется партизанить, что на месте не могу усидеть. А что если прямо сейчас заявиться к Кутузову с челобитной?
- Давай, Денис, к чему откладывать! Меня только с собой возьми.
Давыдов в сомнении почесал нос.
- А ты ничего там лишнего не ляпнешь? Кутузов, он ведь такой - мягко стелет, да жестко спать.
- Ну-у, ежели о бабах речь не зайдет...
- Вроде бабы тут не при чем. Ладно, Ржевский, пошли седлать коней и - с богом! глава 28