Глава 16
КРЕСТНЫЙ
Солдату на войне беда без каши, а коню - без сена.
Как-то раз поручик Ржевский отправился на поиски пропитания для эскадронных лошадей.
Давыдов отрядил ему в спутники корнета Василькова и рядового Лебедева-Кобылина.
- Далеко не забредай, - советовал он, провожая их в дорогу. - И держи нос по ветру: французы тоже по нашим деревням шастают, не нарвись часом.
- Как бы они на меня не нарвались, - усмехнулся поручик. - Уж я-то их сеном накормлю и ржать заставлю.
- Отставить, Ржевский! Сено нам самим пригодится.
- Слушаюсь!
Поручик отдал своему командиру честь, и гусары тронулись в путь.
Каждый думал о своем.
Корнету Василькову не давал покоя прыщ, вскочивший на самом обидном для кавалериста месте.
Лебедев-Кобылин пребывал в меланхолии. Граф был недавно разжалован из поручиков в рядовые за то, что во время боевых действий овладел на речке крестьянкой, в последствии оказавшейся барышней, да к тому же губернаторской дочкой. Теперь он грезил о подвиге во искупление.
И только поручик Ржевский ехал в самом веселом расположении духа.
- Где сено, там и сеновал, - говорил он. - Были б только девки в деревне.
- Куда им от тебя деться, - сказал Лебедев-Кобылин. - Их в ополчение не берут.
- И слава богу!
Корнет Васильков, ехавший сзади, при этих разговорах вдруг разволновался.
- Вы шутите, господа. Есть ли у нас время? Нам бы сена...
- А вас, корнет, мы на караул поставим, - сказал Ржевский. - Как раз за сеновалом.
Васильков завертелся в седле.
- Господин поручик, я бы тоже не прочь... Коли девушки найдутся... Вы меня только представьте барышне.
- Барышне! - передразнил поручик. - Вы сами, корнет, ну, прям, как барышня, будто из пансиона для благородных девиц сбежали... Эх, Васильков, разъясняю раз и навсегда, барышням на сеновале делать нечего. То есть нам-то с ними делать есть чего, только их туда силком не затащишь.
- Почему? - тупо поинтересовался Васильков.
- Сено - не перина, любезный, оно колется. А у барышень задницы нежные, даже вашей не чета.
- А откуда вам известно, что... - обиженным голосом начал корнет, но, покраснев, умолк, уткнувшись взглядом в гриву лошади.
- Пощадил бы самолюбие юноши, - наклонившись к Ржевскому, тихо произнес Лебедев-Кобылин.
- Пусть привыкает, не век же ему быть в красных девицах. Так что, Васильков, - громко произнес поручик, - о барышнях на сеновале и не мечтайте, а вот крестьяночку удружить постараюсь. Вам какую: с веснушками или без?
- Все равно, лишь бы дородную! - выпалил Васильков и... покраснел до корней волос.
Ржевский расхохотался. Лебедев-Кобылин сплюнул через левое плечо.
За деревьями показалась деревня. По узкой тропинке гусары выехали прямо на главную улицу, оказавшись напротив кабака.
- Ну, Ржевский, у тебя нюх, - сказал Лебедев-Кобылин.
- Не жалуемся. Я водку за версту чую, а юбку - хоть за десять!
- Женщинами тут, кажется, не пахнет.
- Это мы еще посмотрим.
У кабака стояло несколько мужиков. По их опухшим лицам было заметно, что пьянка началась не сегодня. И не вчера.
Мужики настороженно пялились на невесть откуда взявшихся всадников и, словно нехотя, снимали шапки.
- Барыня, ба-а-арыня... с-су-у-дарыня, ба-а-арыня... - пели два обнявшихся за плечи мужика, разевая беззубые рты, какие почти невозможно было бы встретить в Европе, ибо пустота во рту объяснялось не только естественным старением, но и столь же естественной привычкой к мордобою.
От толпы отделился сутулый мужик с окладистой рыжеватой бородкой. Остановившись возле коня Ржевского, поклонился в пояс.
- Бон жур караул, ваше сиятельство! Милости просим, мусье, так сказать, сильвупле сиськи в дупле. Мерси накось выкуси... мы, как говорится, завсегда-с готовы услужить...
- С-сударыня, барыня, - тянули мужики в бессмысленной улыбке, лениво притопывая на месте.
- Ваш Наполеон - всем слонам слон, эт мы признаем, - продолжал кланяться рыжебородый. - Не угодно ль в ресторацию пройти-с? Хлеб-соль нашенский отведать. Пердону просим за наш плохой хренцузский.
- Три тысячи чертей! - воскликнул Ржевский, выхватывая из ножен саблю. - Ах ты, рыжий пес! Я те покажу хрен цузский!
Мужик перестал кланяться, растерянно заморгав.
- Ба! Да никак вы русские?!
- Мы-то русские, - направил на него коня поручик. - А вы, гляжу, под французов уже перекрасились? Мерси, мадам, пардон, месье. Я вам дам "сиськи в дупле"! Так разукрашу - свои не узнают, а чужие тем паче!
Перепуганный мужик упал на колени.
- Смилуйтесь, батюшка! Это ж я с умыслом. Засада у нас туточки.
- Какая, к чертям собачьим, засада! Перепились все. Наполеон на Москву прёт, а вы - праздник справлять?!
Рыжебородый кинулся к двери кабака.
- Кузьма! Прохор! - застучал он в дверь кулаками. - Выходите, сукины дети! Скорей, а то меня щас порешат в жопу. Свои это!
- Погоди, Ржевский, саблей махать, - сказал Лебедев-Кобылин поручику, положив руку ему на плечо. - Надо разобраться.
Из кабака, щурясь на солнце, вышли две детины с топорами, а за ними показалась еще куча мужиков с вилами и одна девица с косой.
- Вот, извольте видеть, ваши благородия, - сказал рыжебородый. - Сюрприз хотели для сранцев устроить. И чтоб наверняка, так у кабака. Дескать, пожалуйте, гости дорогие, хлеба-соли отведать. Они нам - "мерси" - и за порог. Тут им всем и пиздец!
- Молодцы! - сказал Ржевский, пряча клинок. - Хвалю за выдумку. Как буду в Питере, непременно расскажу Сан Палычу про ваши подвиги.
- Кому-кому?
- Темнота! Государю нашему Александру Павловичу.
Обалдевшие мужики начали креститься на гусар и кланяться до земли.
Ржевский уставился долгим взглядом на девицу с косой. Ярко-красный сарафан действовал на него как алая тряпка на быка. Под его голодными глазами крестьянка зарумянилась. Коса, ручьем ниспадавшая меж ее грудей до места, откуда испокон веков появлялся на свет божий весь род человеческий, - золотилась на солнце, словно указывая кратчайший путь к счастью. А когда ловкие девичьи пальцы стали быстро-быстро перебирать самый кончик косы, в душе поручика заколосилась пшеница.
- Лебедев-Кобылин, переговори с мужиками на счет сена, - сглотнув слюну, бросил Ржевский, а сам, соскочив с коня, направился к крестьянке.
Она же, видя, что красавец-гусар идет прямо на нее, закинув косу за спину, засеменила по тропинке прочь.
Ржевский ускорил шаг.
- Куда же ты, моя голубушка? - сказал он, поравнявшись с ней и взяв за локоть.
- Голубушка, да не ваша, - с лукавой улыбкой отвечала девица, освобождая руку.
- Имею честь, поручик Ржевский.
- А я - Глаша. И чё дальше?
По всем правилам любовной науки поручику следовало немедленно выдать комплимент.
- Красивая у тебя коса, Глашенька, - сказал Ржевский, обнимая крестьянку за талию. - И особенно ценно, что толстая и длинная. И кавалеров оплетать можно, и от комаров отмахиваться.
- Ой, ну вы, барин, скажете тоже! - прыснула она. - Вам бы шутки шутить, а мне мыть ее через день. Такая морока!
- У каждого свои заботы, душенька. Меня, к примеру, сейчас больше всего волнует, где у вас тут ближайший сеновал.
- А зачем вам?
- Коня своего накормить.
Крестьянка глянула на него исподлобья.
- Проголодался, бедняжка?
- Еще бы не проголодаться! Вторую неделю не кормлен.
Ржевский еще крепче прижал крестьянку к себе. Она завертела бедрами.
- Ну, я, прям, не знай. Может, вашему савраске лучше травку пощипать?
- Можно и на травке, - ответил поручик, щекоча ей усами шею.
И потащил ее в кусты. Впрочем, она не особенно сопротивлялась.
Пока Ржевский утолял свой любовный голод, Лебедев-Кобылин с Васильковым беседовали с мужиками о сене и о политике.
- Вот вы скажите, вы люди грамотные, - говорил самый лобастый из мужиков, теребя свою куцую бородку. - На кой ляд нам сдался этот Барклай де Толли - "болтай да и только"? Разве пристало нам, русакам, от французов раком пятиться! Вот бы сейчас Суворова на его место.
- Ты чего, Ерёма, с печки упал? Суворов уж лет десять как померши, - перебил низенький мужик, ковыряя в ухе. - Багратиону власть надо дать. Недаром в народе молвят - "бог рати он". А то у нас одни немцы в генералах ходют. Так они ж ни бельмеса не понимают. Им бы только хари свои напудрить и на плацу маршировать.
- Точно, - кивнул Лебедев-Кобылин. - Наполеон пруссаков всегда бил, а теперь они нас учить приехали.
Самый лобастый из мужиков почесал в затылке.
- А правда, батюшка, что Багратион... ну этот, как его...
- Чего?
- Грузин?
- Правда.
Мужик зацокал языком.
- Опять беда получается.
- Да чего ты на Багратиона взъерепенился, Ерёма! - возмутился низенький.
- Так ведь грузин, - тяжело вздохнул тот.
- Велика беда! Он же русский грузин, а не какой-нибудь там чухонский. Он за отечество всей душой болеет. Ты на себя лучше глянь: татарин вылитый!
- Кто татарин? - вскричал лобастый, вцепившись низенькому всей пятерней в бороду. - Я татарин?! Да я тебе сейчас, подкидыш цыганский...
- Это я-то подкидыш? - завопил тот, в свою очередь захватив в кулак бороду приятеля. - У меня цыган в роду сроду не было! Ах ты, жидовская твоя морда...
- Чаво?! Какая у меня морда?
Мужики схватились не на шутку. Еле Лебедев-Кобылин с Васильковым их растащили.
- Кутузов нам нужен, - сказал Лебедев-Кобылин, когда все успокоились. - Михаил Илларионович самый опытный из полководцев.
- Ну да! - вступил в разговор рыжебородый. - Кутузов же безглазый.
- У него только один глаз не видит, - пояснил корнет. - Ему его под Алуштой подбили.
- Подрался али с кем? - встрял какой-то пьяный дед, подставив к уху ладонь.
- С турками! - крикнул ему туда Васильков.
- С курками? В курятник залез? Ай-яй-яй...
- Да нет же, с турками! С тур-ка-ми!!
Из-за дальних кустов появился улыбающийся Ржевский.
- Хватит горло драть, корнет, - весело сказал он, а, подойдя поближе, шепнул: - Зайдите в кусты, не пожалеете.
- По нужде? - растерялся Васильков. - Так я вроде не хочу, даже по малой.
- Да не по той нужде, а по самой главной. Экий вы недогадливый, право! Идите, идите, - Ржевский подтолкнул корнета в направлении кустов. - На ваш счет уже все оговорено. Не забудьте только поздороваться.
- Вы меня разыгрываете, господин поручик?
- Корнет Васильков! - рявкнул Ржевский.
- Я! - вытянулся в струнку Васильков.
- Смирно! Кру-гом! Вперед шагом марш!
Корнет, домаршировав до кустов, оглянулся назад.
- Марш! Марш! - скомандовал Ржевский и, когда корнет скрылся среди листвы, крикнул в сложенные рупором ладони: - Стой! Ло-жись! Вольно!!
- Что это значит, Ржевский? - недоуменно спросил Лебедев-Кобылин, отойдя от толпы разговорившихся мужиков.
- Сейчас из нашего корнета мужчину сделают.
- Там... женщина?
- Еще какая! Хочешь отведать?
- Нет уж, уволь, - мрачно произнес Лебедев-Кобылин. - В любовь я больше не игрун.
- Обжегся на молоке, а дуешь на водку?
- Я не верю женщинам.
- А кто тебя просит им верить? - удивился Ржевский. - От тебя требуется всего лишь им...
- Не надо лишних слов, брат, - перебил Лебедев-Кобылин. - В другой раз, быть может, но... не сегодня.
- Как хочешь.
Из-за кустов ветер донес до них натужное пыхтение корнета и девичье хихиканье.
- Еще немного и он - мужчина, - сказал Ржевский, прислушавшись.
- Отойдем подальше, - потянул его за руку Лебедев-Кобылин. - Стыдно!
- Стыдно, когда хрен как повидло! Вдруг моя помощь понадобится. Я за корнета перед всем батальоном отвечаю.
Деревенские мужики, устав спорить о политике, подались в кабак.
В кустах внезапно раздался громкий хруст. Кто-то выбирался оттуда, ломая все на своем пути.
Лебедев-Кобылин и Ржевский переглянулись.
- Лось?
- Орел!
В следующее мгновение перед ними предстал корнет: мундир растрепан, в волосах солома и совершенно ошалевший взгляд.
- Ух ты! вот это да! - твердил он, вприпрыжку подходя к ним.
- Легок на помине, - усмехнулся Ржевский. - А-ну, смирно! Доложить об исполнении!
- Ух ты! вот это да!
- А без сантиментов?
- Вот это да, господин поручик!
- Понравилось?
- Ух ты!
- Спасибо не забыли сказать?
- Спасибо, господин поручик!
- Да не мне. Глашу вашу хоть поблагодарили на прощание?
- У-ух, конечно... И она меня.
- Ну вот и славно. С боевым крещением, Васильков!
- Служу Отечеству!
- Я вам, корнет, теперь вроде как крестный отец, - хохотнул Ржевский. - Пошли в кабак, отметим.
Не успели гусары пропустить по рюмке, как в кабак ворвался человек в кальсонах и разодранной рубахе.
- Корнет, это по вашу душу, - сказал Ржевский. - Не иначе, муж Глашкин.
Вбежавший быстро огляделся и, заметив гусар, с воплем бросился к их столу.
Ржевский и Лебедев-Кобылин спокойно смотрели на него не двигаясь с места.
Васильков вскочил.
- Простите великодушно... имею честь, корнет Васильков, - залепетал он. - Я не виноват... я только выполнял приказ.
Но человек в кальсонах, не обращая на него внимания, повернулся к Ржевскому, метким глазом признав в нем старшего.
- Осмелюсь побеспокоить, ваше благородие. Моя госпожа оказалась в крайне затруднительном положении.
- Не морочьте мне голову, любезный, - фыркнул Ржевский. - Когда она успела? И часу не прошло.
Человек в кальсонах, озираясь на прислушивавшихся к ним мужиков, понизил голос:
- Позвольте попросить вас выйти на минуточку.
- Как-с? - Ржевский вскочил. - Стреляться?
- Нет, прошу вас, поручик, - схватил его за рукав Васильков. - Это дело моей чести.
- Остыньте, корнет! Вы промахнетесь.
- Извините, господа, - сказал человек в кальсонах, - но хотелось бы все же оставить их в живых.
- Кого? - в один голос спросили корнет с поручиком.
- Расскажите толком, в чем дело, - сказал Лебедев-Кобылин.
Человек, наклонившись к ним, зашептал:
- Меня зовут Авдей Пахомыч. Я управляющий. Моя госпожа, Лавра Тимофеевна, вдова недавно скончавшегося генерал-майора Шишкина, после завтрака прошла в спальню, чтобы прилечь соснуть. Она всегда почивает после еды.
- Можно короче? - буркнул Лебедев-Кобылин.
- Их превосходительству не очень-то полезно спать наевшись, в виду ее тучности.
- Еще короче!
- Ее сейчас мудохают семеро!!
- Ух ты! вот это да! - воскликнул Васильков.
- Это и впрямь интересно, - промолвил Ржевский.
- Скорее, прошу вас, помогите!
- Кому: ей или этим семерым?
- Ох, не до шуток нам, ваше благородие.
Гусары выбежали из кабака вслед за управляющим.
- А кто они - французы? - спросил Васильков.
- Какой там! Наши, деревенские. С самогону бесятся.
- Тогда, корнет, вам еще рано, - сказал Ржевский.
Оставив Василькова стеречь коней, Ржевский и Лебедев-Кобылин спустя две минуты уже влетели в переднюю господского дома.
- Батюшки! Отцы родные! Бог вас послал! - запричитали няньки и девушки, выбежавшие им навстречу.
глава 17
КРЕСТНЫЙ
Солдату на войне беда без каши, а коню - без сена.
Как-то раз поручик Ржевский отправился на поиски пропитания для эскадронных лошадей.
Давыдов отрядил ему в спутники корнета Василькова и рядового Лебедева-Кобылина.
- Далеко не забредай, - советовал он, провожая их в дорогу. - И держи нос по ветру: французы тоже по нашим деревням шастают, не нарвись часом.
- Как бы они на меня не нарвались, - усмехнулся поручик. - Уж я-то их сеном накормлю и ржать заставлю.
- Отставить, Ржевский! Сено нам самим пригодится.
- Слушаюсь!
Поручик отдал своему командиру честь, и гусары тронулись в путь.
Каждый думал о своем.
Корнету Василькову не давал покоя прыщ, вскочивший на самом обидном для кавалериста месте.
Лебедев-Кобылин пребывал в меланхолии. Граф был недавно разжалован из поручиков в рядовые за то, что во время боевых действий овладел на речке крестьянкой, в последствии оказавшейся барышней, да к тому же губернаторской дочкой. Теперь он грезил о подвиге во искупление.
И только поручик Ржевский ехал в самом веселом расположении духа.
- Где сено, там и сеновал, - говорил он. - Были б только девки в деревне.
- Куда им от тебя деться, - сказал Лебедев-Кобылин. - Их в ополчение не берут.
- И слава богу!
Корнет Васильков, ехавший сзади, при этих разговорах вдруг разволновался.
- Вы шутите, господа. Есть ли у нас время? Нам бы сена...
- А вас, корнет, мы на караул поставим, - сказал Ржевский. - Как раз за сеновалом.
Васильков завертелся в седле.
- Господин поручик, я бы тоже не прочь... Коли девушки найдутся... Вы меня только представьте барышне.
- Барышне! - передразнил поручик. - Вы сами, корнет, ну, прям, как барышня, будто из пансиона для благородных девиц сбежали... Эх, Васильков, разъясняю раз и навсегда, барышням на сеновале делать нечего. То есть нам-то с ними делать есть чего, только их туда силком не затащишь.
- Почему? - тупо поинтересовался Васильков.
- Сено - не перина, любезный, оно колется. А у барышень задницы нежные, даже вашей не чета.
- А откуда вам известно, что... - обиженным голосом начал корнет, но, покраснев, умолк, уткнувшись взглядом в гриву лошади.
- Пощадил бы самолюбие юноши, - наклонившись к Ржевскому, тихо произнес Лебедев-Кобылин.
- Пусть привыкает, не век же ему быть в красных девицах. Так что, Васильков, - громко произнес поручик, - о барышнях на сеновале и не мечтайте, а вот крестьяночку удружить постараюсь. Вам какую: с веснушками или без?
- Все равно, лишь бы дородную! - выпалил Васильков и... покраснел до корней волос.
Ржевский расхохотался. Лебедев-Кобылин сплюнул через левое плечо.
За деревьями показалась деревня. По узкой тропинке гусары выехали прямо на главную улицу, оказавшись напротив кабака.
- Ну, Ржевский, у тебя нюх, - сказал Лебедев-Кобылин.
- Не жалуемся. Я водку за версту чую, а юбку - хоть за десять!
- Женщинами тут, кажется, не пахнет.
- Это мы еще посмотрим.
У кабака стояло несколько мужиков. По их опухшим лицам было заметно, что пьянка началась не сегодня. И не вчера.
Мужики настороженно пялились на невесть откуда взявшихся всадников и, словно нехотя, снимали шапки.
- Барыня, ба-а-арыня... с-су-у-дарыня, ба-а-арыня... - пели два обнявшихся за плечи мужика, разевая беззубые рты, какие почти невозможно было бы встретить в Европе, ибо пустота во рту объяснялось не только естественным старением, но и столь же естественной привычкой к мордобою.
От толпы отделился сутулый мужик с окладистой рыжеватой бородкой. Остановившись возле коня Ржевского, поклонился в пояс.
- Бон жур караул, ваше сиятельство! Милости просим, мусье, так сказать, сильвупле сиськи в дупле. Мерси накось выкуси... мы, как говорится, завсегда-с готовы услужить...
- С-сударыня, барыня, - тянули мужики в бессмысленной улыбке, лениво притопывая на месте.
- Ваш Наполеон - всем слонам слон, эт мы признаем, - продолжал кланяться рыжебородый. - Не угодно ль в ресторацию пройти-с? Хлеб-соль нашенский отведать. Пердону просим за наш плохой хренцузский.
- Три тысячи чертей! - воскликнул Ржевский, выхватывая из ножен саблю. - Ах ты, рыжий пес! Я те покажу хрен цузский!
Мужик перестал кланяться, растерянно заморгав.
- Ба! Да никак вы русские?!
- Мы-то русские, - направил на него коня поручик. - А вы, гляжу, под французов уже перекрасились? Мерси, мадам, пардон, месье. Я вам дам "сиськи в дупле"! Так разукрашу - свои не узнают, а чужие тем паче!
Перепуганный мужик упал на колени.
- Смилуйтесь, батюшка! Это ж я с умыслом. Засада у нас туточки.
- Какая, к чертям собачьим, засада! Перепились все. Наполеон на Москву прёт, а вы - праздник справлять?!
Рыжебородый кинулся к двери кабака.
- Кузьма! Прохор! - застучал он в дверь кулаками. - Выходите, сукины дети! Скорей, а то меня щас порешат в жопу. Свои это!
- Погоди, Ржевский, саблей махать, - сказал Лебедев-Кобылин поручику, положив руку ему на плечо. - Надо разобраться.
Из кабака, щурясь на солнце, вышли две детины с топорами, а за ними показалась еще куча мужиков с вилами и одна девица с косой.
- Вот, извольте видеть, ваши благородия, - сказал рыжебородый. - Сюрприз хотели для сранцев устроить. И чтоб наверняка, так у кабака. Дескать, пожалуйте, гости дорогие, хлеба-соли отведать. Они нам - "мерси" - и за порог. Тут им всем и пиздец!
- Молодцы! - сказал Ржевский, пряча клинок. - Хвалю за выдумку. Как буду в Питере, непременно расскажу Сан Палычу про ваши подвиги.
- Кому-кому?
- Темнота! Государю нашему Александру Павловичу.
Обалдевшие мужики начали креститься на гусар и кланяться до земли.
Ржевский уставился долгим взглядом на девицу с косой. Ярко-красный сарафан действовал на него как алая тряпка на быка. Под его голодными глазами крестьянка зарумянилась. Коса, ручьем ниспадавшая меж ее грудей до места, откуда испокон веков появлялся на свет божий весь род человеческий, - золотилась на солнце, словно указывая кратчайший путь к счастью. А когда ловкие девичьи пальцы стали быстро-быстро перебирать самый кончик косы, в душе поручика заколосилась пшеница.
- Лебедев-Кобылин, переговори с мужиками на счет сена, - сглотнув слюну, бросил Ржевский, а сам, соскочив с коня, направился к крестьянке.
Она же, видя, что красавец-гусар идет прямо на нее, закинув косу за спину, засеменила по тропинке прочь.
Ржевский ускорил шаг.
- Куда же ты, моя голубушка? - сказал он, поравнявшись с ней и взяв за локоть.
- Голубушка, да не ваша, - с лукавой улыбкой отвечала девица, освобождая руку.
- Имею честь, поручик Ржевский.
- А я - Глаша. И чё дальше?
По всем правилам любовной науки поручику следовало немедленно выдать комплимент.
- Красивая у тебя коса, Глашенька, - сказал Ржевский, обнимая крестьянку за талию. - И особенно ценно, что толстая и длинная. И кавалеров оплетать можно, и от комаров отмахиваться.
- Ой, ну вы, барин, скажете тоже! - прыснула она. - Вам бы шутки шутить, а мне мыть ее через день. Такая морока!
- У каждого свои заботы, душенька. Меня, к примеру, сейчас больше всего волнует, где у вас тут ближайший сеновал.
- А зачем вам?
- Коня своего накормить.
Крестьянка глянула на него исподлобья.
- Проголодался, бедняжка?
- Еще бы не проголодаться! Вторую неделю не кормлен.
Ржевский еще крепче прижал крестьянку к себе. Она завертела бедрами.
- Ну, я, прям, не знай. Может, вашему савраске лучше травку пощипать?
- Можно и на травке, - ответил поручик, щекоча ей усами шею.
И потащил ее в кусты. Впрочем, она не особенно сопротивлялась.
Пока Ржевский утолял свой любовный голод, Лебедев-Кобылин с Васильковым беседовали с мужиками о сене и о политике.
- Вот вы скажите, вы люди грамотные, - говорил самый лобастый из мужиков, теребя свою куцую бородку. - На кой ляд нам сдался этот Барклай де Толли - "болтай да и только"? Разве пристало нам, русакам, от французов раком пятиться! Вот бы сейчас Суворова на его место.
- Ты чего, Ерёма, с печки упал? Суворов уж лет десять как померши, - перебил низенький мужик, ковыряя в ухе. - Багратиону власть надо дать. Недаром в народе молвят - "бог рати он". А то у нас одни немцы в генералах ходют. Так они ж ни бельмеса не понимают. Им бы только хари свои напудрить и на плацу маршировать.
- Точно, - кивнул Лебедев-Кобылин. - Наполеон пруссаков всегда бил, а теперь они нас учить приехали.
Самый лобастый из мужиков почесал в затылке.
- А правда, батюшка, что Багратион... ну этот, как его...
- Чего?
- Грузин?
- Правда.
Мужик зацокал языком.
- Опять беда получается.
- Да чего ты на Багратиона взъерепенился, Ерёма! - возмутился низенький.
- Так ведь грузин, - тяжело вздохнул тот.
- Велика беда! Он же русский грузин, а не какой-нибудь там чухонский. Он за отечество всей душой болеет. Ты на себя лучше глянь: татарин вылитый!
- Кто татарин? - вскричал лобастый, вцепившись низенькому всей пятерней в бороду. - Я татарин?! Да я тебе сейчас, подкидыш цыганский...
- Это я-то подкидыш? - завопил тот, в свою очередь захватив в кулак бороду приятеля. - У меня цыган в роду сроду не было! Ах ты, жидовская твоя морда...
- Чаво?! Какая у меня морда?
Мужики схватились не на шутку. Еле Лебедев-Кобылин с Васильковым их растащили.
- Кутузов нам нужен, - сказал Лебедев-Кобылин, когда все успокоились. - Михаил Илларионович самый опытный из полководцев.
- Ну да! - вступил в разговор рыжебородый. - Кутузов же безглазый.
- У него только один глаз не видит, - пояснил корнет. - Ему его под Алуштой подбили.
- Подрался али с кем? - встрял какой-то пьяный дед, подставив к уху ладонь.
- С турками! - крикнул ему туда Васильков.
- С курками? В курятник залез? Ай-яй-яй...
- Да нет же, с турками! С тур-ка-ми!!
Из-за дальних кустов появился улыбающийся Ржевский.
- Хватит горло драть, корнет, - весело сказал он, а, подойдя поближе, шепнул: - Зайдите в кусты, не пожалеете.
- По нужде? - растерялся Васильков. - Так я вроде не хочу, даже по малой.
- Да не по той нужде, а по самой главной. Экий вы недогадливый, право! Идите, идите, - Ржевский подтолкнул корнета в направлении кустов. - На ваш счет уже все оговорено. Не забудьте только поздороваться.
- Вы меня разыгрываете, господин поручик?
- Корнет Васильков! - рявкнул Ржевский.
- Я! - вытянулся в струнку Васильков.
- Смирно! Кру-гом! Вперед шагом марш!
Корнет, домаршировав до кустов, оглянулся назад.
- Марш! Марш! - скомандовал Ржевский и, когда корнет скрылся среди листвы, крикнул в сложенные рупором ладони: - Стой! Ло-жись! Вольно!!
- Что это значит, Ржевский? - недоуменно спросил Лебедев-Кобылин, отойдя от толпы разговорившихся мужиков.
- Сейчас из нашего корнета мужчину сделают.
- Там... женщина?
- Еще какая! Хочешь отведать?
- Нет уж, уволь, - мрачно произнес Лебедев-Кобылин. - В любовь я больше не игрун.
- Обжегся на молоке, а дуешь на водку?
- Я не верю женщинам.
- А кто тебя просит им верить? - удивился Ржевский. - От тебя требуется всего лишь им...
- Не надо лишних слов, брат, - перебил Лебедев-Кобылин. - В другой раз, быть может, но... не сегодня.
- Как хочешь.
Из-за кустов ветер донес до них натужное пыхтение корнета и девичье хихиканье.
- Еще немного и он - мужчина, - сказал Ржевский, прислушавшись.
- Отойдем подальше, - потянул его за руку Лебедев-Кобылин. - Стыдно!
- Стыдно, когда хрен как повидло! Вдруг моя помощь понадобится. Я за корнета перед всем батальоном отвечаю.
Деревенские мужики, устав спорить о политике, подались в кабак.
В кустах внезапно раздался громкий хруст. Кто-то выбирался оттуда, ломая все на своем пути.
Лебедев-Кобылин и Ржевский переглянулись.
- Лось?
- Орел!
В следующее мгновение перед ними предстал корнет: мундир растрепан, в волосах солома и совершенно ошалевший взгляд.
- Ух ты! вот это да! - твердил он, вприпрыжку подходя к ним.
- Легок на помине, - усмехнулся Ржевский. - А-ну, смирно! Доложить об исполнении!
- Ух ты! вот это да!
- А без сантиментов?
- Вот это да, господин поручик!
- Понравилось?
- Ух ты!
- Спасибо не забыли сказать?
- Спасибо, господин поручик!
- Да не мне. Глашу вашу хоть поблагодарили на прощание?
- У-ух, конечно... И она меня.
- Ну вот и славно. С боевым крещением, Васильков!
- Служу Отечеству!
- Я вам, корнет, теперь вроде как крестный отец, - хохотнул Ржевский. - Пошли в кабак, отметим.
Не успели гусары пропустить по рюмке, как в кабак ворвался человек в кальсонах и разодранной рубахе.
- Корнет, это по вашу душу, - сказал Ржевский. - Не иначе, муж Глашкин.
Вбежавший быстро огляделся и, заметив гусар, с воплем бросился к их столу.
Ржевский и Лебедев-Кобылин спокойно смотрели на него не двигаясь с места.
Васильков вскочил.
- Простите великодушно... имею честь, корнет Васильков, - залепетал он. - Я не виноват... я только выполнял приказ.
Но человек в кальсонах, не обращая на него внимания, повернулся к Ржевскому, метким глазом признав в нем старшего.
- Осмелюсь побеспокоить, ваше благородие. Моя госпожа оказалась в крайне затруднительном положении.
- Не морочьте мне голову, любезный, - фыркнул Ржевский. - Когда она успела? И часу не прошло.
Человек в кальсонах, озираясь на прислушивавшихся к ним мужиков, понизил голос:
- Позвольте попросить вас выйти на минуточку.
- Как-с? - Ржевский вскочил. - Стреляться?
- Нет, прошу вас, поручик, - схватил его за рукав Васильков. - Это дело моей чести.
- Остыньте, корнет! Вы промахнетесь.
- Извините, господа, - сказал человек в кальсонах, - но хотелось бы все же оставить их в живых.
- Кого? - в один голос спросили корнет с поручиком.
- Расскажите толком, в чем дело, - сказал Лебедев-Кобылин.
Человек, наклонившись к ним, зашептал:
- Меня зовут Авдей Пахомыч. Я управляющий. Моя госпожа, Лавра Тимофеевна, вдова недавно скончавшегося генерал-майора Шишкина, после завтрака прошла в спальню, чтобы прилечь соснуть. Она всегда почивает после еды.
- Можно короче? - буркнул Лебедев-Кобылин.
- Их превосходительству не очень-то полезно спать наевшись, в виду ее тучности.
- Еще короче!
- Ее сейчас мудохают семеро!!
- Ух ты! вот это да! - воскликнул Васильков.
- Это и впрямь интересно, - промолвил Ржевский.
- Скорее, прошу вас, помогите!
- Кому: ей или этим семерым?
- Ох, не до шуток нам, ваше благородие.
Гусары выбежали из кабака вслед за управляющим.
- А кто они - французы? - спросил Васильков.
- Какой там! Наши, деревенские. С самогону бесятся.
- Тогда, корнет, вам еще рано, - сказал Ржевский.
Оставив Василькова стеречь коней, Ржевский и Лебедев-Кобылин спустя две минуты уже влетели в переднюю господского дома.
- Батюшки! Отцы родные! Бог вас послал! - запричитали няньки и девушки, выбежавшие им навстречу.
глава 17